В сыром поникшем ноябре легко померкнуть вместе с небом, в каком-то смысле — умереть в дожде, столь остром и свирепом, в котором мало от чудес и еще меньше от надежды, бродить ни мертвым, ни живым, а так — застрявшим где-то между.
Повсюду призраки людей, одетых в тень воспоминаний, и на стекле дрожит вода, рисуя знаки заклинаний, в которых слышатся слова, произнесенные когда-то и потерявшие свой смысл как поцелуй — за каплей яда.
Ноябрь рыщет за окном и воет песню волчьей стаи, как будто ждет, что ты шагнешь через туман небесной стали, манимый тенью, что ушла, но до сих пор бродила рядом и обвивалась всё сильней петлей удушливой утраты.
В твоих руках — остывший чай, в твоей груди — едва теплее, теперь почти что наплевать, и ты почти что не жалеешь, что осень встретила тебя, когда рыдал и клянчил солнце, и закалила как стекло, что вряд ли снова разобьется.